(Навеяно пятнадцатью тысячами символов, напечатанными Димоймишениным, который рассказал про авто, про встречную полосу и про то, какое отвратное лицо у смерти, и смысл которых заключается в том, что «смерть не тупой и быть не может». Дай бог ему здоровья.)

Умирать можно по-разному. Можно с набитым снотворными таблетками ртом. Можно в теплой ванной, окруженным уже остывшей кровью. Можно на асфальте с костью, торчащей из колена. Можно в сугробе, согреваясь водкой до тех пор, пока не замерзнешь. Можно просто заснуть и проснуться в отделении №3 – в Чистилище. Стоит ли перечислять все то бесконечное множество вариантов, которое, поделившись на миллиарды лунных дорожек, заберет и Меня и Тебя?

Думается мне, что в смерти уже достаточно попрактиковались наши предки, и сейчас самое время ее теоретизировать. Тем не менее, теория здесь так же нелепа, как и омлет вместо солнца. Или собака, срущая посреди Красной площади. И тому, кто решит ее прогнать, я скажу: «Дай досрать животному, ублюдок». Пусть она делает свои дела, потом она уберется отсюда, а Ты будешь убирать все оставшееся от нее на этом бульварном покрытии. И ты подумаешь ницшеановскими мыслями, перефразировав их: «Говно умерло». Собаку винить нельзя, и все это знают. Хотя Тамлер Соммерс, чье интервью можно найти в статье «Сила трения», утверждает, что животным не чужд моральный уровень мышления. В пример он приводит случай в одном таиландском лесу, когда под проливным дождем в направлении «изниоткуда – вникуда» ступали две слонихи. Одна каким-то макаром упала и уже не могла встать. Тогда вторая остановилась подле нее, хоть родственниками, как утверждает автор, они и не были. Пыталась помочь встать – тщетно. И стояла возле нее что называется «до конца». Что это – чувство природного единства, боязнь почуять запах смерти, пусть даже где-то рядом, или желание не запятнать собственную совесть, заплатив налоги таиландским лесным божествам?

Создать из смерти теорию представляется, конечно, возможным. Почему бы и нет? Взять статистику, данные о клинической смерти, способы суицида, количество утопающих в проруби каждую зиму, поведать немного о морали и о том, почему так устроен мир, и подвести под всем этим жирную черту, сказав: «Вот вам, блять, и теория». Звучит весьма фундаментально, надо сказать. На днях читал интересную заметку об ощущениях человека по мере его приближения к смерти. Оказывается, палитра чувств при этом довольно-таки разнообразная. Ну, скажем, смерть от ожогов. Когда человека сжигают, сначала он чувствует дикую боль – как я не завидую ведьмам Средневековья. Затем кожа чернеет, а значит и отмирает нервная ткань, освобождая, таким образом, человека от невыносимых мучений. Но люди выживают даже и после таких ожогов. Как правильно сказал начальник тюрьмы из древнего фильма «Тюряга»: «Человек способен вынести гораздо больше, чем он думает». По большому счету, смерть зачастую наступает именно от нехватки кислорода в мозге. Может остановиться сердце, и тогда к вашей голове перестанет током крови подаваться кислород, из-за чего вы, собственно, и испустите свое последнее дыхание. Вас, конечно, могут рубануть и топором по черепу, и тогда теория о нехватке кислорода теряет свою силу и смысл. Но такие случаи – это скорее случайность, чем закономерность, хотя в сегодняшнем обществе трудно сказать, от чего чаще наступает смерть: от бытовых разборок, сводящимся к ножам, дробям и числителям или от банального инфаркта? На официальные данные и не смотрите – это все голое надувательство. Не мне вам говорить.

Как показывают многочисленные изыскания ученых, мозг человека остается жить или существовать в течение определенного времени после смерти тела. В одно время одним из самых гуманных методов лишения человека жизни была гильотина. Хуяк! – и готово. Оно-то, конечно, в каком-то смысле и гуманно. По крайней мере, по сравнению с тем, когда людям связывали ноги и руки и роняли их в озеро, а затем ждали: всплывет – не всплывет? (в первом случае это значило, что водная стихия приняла человека, и соответственно – он был безгрешным, по меньшей мере при жизни; а если человек всплывал, значит его грешное тело отторгалось водой – хотя случалось такое, сами понимаете, не часто – и значит человека следовало убить, за грехи, разумеется) – гильотина на самом деле представлялась просто детской забавой: никаких мучений, только последние кадры жизни могли настораживать – голубое небо и сверкающее наклонное лезвие. Но впоследствии оказалось, что даже после того, как голова падала в какой-нибудь тазик – чтобы не покатиться на толпу зевак – мозг человека продолжал функционировать и думал себе что-нибудь вроде: «Вот бля и пиздец. Как же больно все-таки ударяться макушкой об этот медный тазик». Такие скоротечные мышления отделенной от тела головы понятны. Непонятно одно: как могут люди называть смерть гуманной? Даю ногу на облизывание: такого быть не может, ибо такого не может быть никогда. Человек придумывает орудия для убийства человечества и потом разбрасывается такими словами, как «гуманизм». Я боюсь, это видано только на планете Земля. Съедая соседа, мы не позволяем ему съесть еще сотню жильцов на площадке. В том числе и Себя. Скорее, это политика жизни.

Теперь вот придумали смертельную инъекцию. Для смертников, ожидающих своего часа в комнате заключения. В свое время инъецирование стало заменой электрическому стулу. Во-первых, эстетам в комнате смертников было не очень приятно через смотровое окошко лицезреть то, как человек – пусть и маньяк-убийца с десятилетним стажем и огроменным послужным списком – превращается в ебучий гамбургер без сыра. Эволюция методов смертной казни впечатляет: от забивания камнями, виселиц и уже упомянутых гильотин до расстрелов, электрических стульев и инъекций. Вот интересное описание сути электрического стула: «Осужденный помещается в деревянное кресло и привязывается к нему ремнями, проходящими через горло, руки, грудь, пах и ноги. К обритым затылку и правой лодыжке, смазанным специальным составом во избежание сильного обгорания кожи, прикрепляются электроды. Глаза и рот завязываются, и на голову надевается шлем. После этого к электродам подается переменный ток, продолжительность и интенсивность воздействия которых неодинаковы в разных штатах. Смерть наступает вследствие прекращения функций мозга из-за повышения его температуры до 57-62 С. Побочный эффект воздействия током состоит в поражении сердечной деятельности».

Вот еще пара забавных фактов, которые иначе как забавными не назовешь:

«Применение высоковольтного тока в первые 11 секунд казни не всегда приводит к потере сознания, а последующее снижение напряжения и воздействие в течение 109 секунд низковольтным током активирует мозг, вызывая ощущение мучительного страдания и чувство исключительного ужаса. Кроме того, утверждают, что почти в 50% казней низковольтный ток не вызывает полной остановки сердца». (Про исключительный ужас и ощущение мучительного страдания рассказал, небось, выживший рецидивист).

«12 декабря 1984 г. по окончании первого цикла применения тока осужденный А. Стефенс все еще продолжал дышать; прежде чем его тело остыло и врачи смогли исследовать его, он за шесть минут сделал 23 вдоха; смерть же наступила лишь после второго двухминутного цикла». (Правда, забавно?)

В этом смысле я целиком и полностью поддерживаю хиппарей, предлагающих трахаться дни напролет, вместо того чтобы выносить друг другу мозги на эти прекрасные обои. Впрочем, кто-то однажды и еблю назвал войной, но это война благородная, без нефти и Сектора газа, без гаубиц и минометов, это война за жизнь, а не за смерть, это война за пот и оргазм, за обилие спермы и женских половых выделений, война без ям, вырытых для трупов, без хиросим, освенцимов и гулагов, без надписей «Arbeit macht frei» и кровавых сулей. Вполне закономерно, что в противостоянии «секс-война» победу одержала война.

Человек – существо предприимчивое. Из концлагерей сделали достопримечательности. Ну или мемориальные комплексы. Это звучит более эвфемистично и в то же время более политкорректно. Теперь туда за деньги водят людей. Чтобы те посмотрели на руины человеческих душ. Я тоже не преминул возможностью и посетил немецкий KZ «Дахау». Это был первый, если я не ошибаюсь, концентрационный лагерь на территории Германии, построенный в 1933 г. Атмосфера очень гнетущая. Когда входишь через эти ворота и понимаешь/предполагаешь, с какими чувствами туда входили 70 лет назад евреи и прочие, «загрязнявшие чистую арийскую расу», становится, мягко говоря, не по себе. Центральная аллея, окруженная с двух сторон высокими деревьями, ведет мимо длинных одноэтажных домов к какому-то странному зданию из красного кирпича. По пути мы заходим в каждый дом. По форме они напоминают ангары. Все без исключения оборудованы нарами. Четырехуровневыми. Для удобства размещения, вероятно. Для компактности. Я трогаю их, как трогают кровати в фешенебельных отелях, когда заселяются в номера. Трогают – мягкое, потом садятся задом на эту кровать, немного попрыгивают на ней, потом на лице появляется улыбка: «Беру. Для начала на два дня. А там посмотрим». – «Как скажете, сэр», — и портье отдает ключ от номера новому постояльцу. Здесь все было по-другому: «Вы берете этот номер. Для начала на пару лет. А потом посмотрим» — «Как скажете, герр Оффицир», — и ложится на вторую полку: между Эли Визелем и еще каким-нибудь Авраамом. Между теми, кого завтра может не быть, ложится тот, кого может не стать уже сегодня. Забавная наука, эта логика.

Я трогаю нары, как бы пытаясь почувствовать мягкое одеяло под рукой. Хм, довольно жестко. Оглядываюсь и вижу, как гид взахлеб рассказывает о тех жутких временах. От этого становится еще более жутко.

В углу стоят аккуратные застекленные стойки, на которых в стиле фоторепортажа рассказывается о жизни в этой обители смерти. Истории рассказаны в довольно интересной повествовательной форме на трех языках: английском, немецком и еще каком-то. Только я вот думаю: зачем на немецком? Они ведь и так все знают. Тем не менее среди туристов находится огромное количество немецких любопытствующих, любопытствующих тем, что же натворили их прадеды. И я их не виню, даже не думаю об этом: за деяния отцов никто из нас не в ответе, пусть даже некоторые утверждают и обратное. Японцы, присутствующие среди туристов в обилии, плюют на авторские права фашистов и серией вспышек увековечивают на своих флешках изыски немецких конструкций, воплощенных в зданиях и нарах.

Мы идем дальше по аллее. День пасмурный. Аллея широкая. Это не асфальт. Обыкновенная галька. Вперемешку с песком. Грязь липнет к ботинкам, и это начинает раздражать. Но мысли только об одном: что это за здание в конце аллеи? Пока мы шли, нам была рассказана следующая легенда. Уж не знаю, верить ли в эти россказни, но, как известно, не бывает дыма без огня (в концлагере эта фраза обретает слишком циничный смысл, чтобы ее произносить вслух, поэтому тогда я лишь подумал об этом). И все же:

«В 1933 г. все население города проголосовало против Гитлера. Однако он пришел к власти и, узнав, что против него желал ополчиться весь город, приказал построить там концлагерь. А разместить лагерь он велел так, чтобы дым из трубы крематория в соответствие с розой ветров всегда шел в сторону города. Таким образом, жители постоянно могли чувствовать запах сожженных трупов, и постоянная полоса дыма не давала им забыть о том, как они посмели проголосовать против фюрера».

И вот мы приближаемся к клубничного цвета зданию, как цветок завершающему симметричную планировку лагеря. Только в этот момент я замечаю высокую трубу, возвышающуюся над зданием. Ясно что — крематорий. Заходим внутрь. Ничего удивительного: просто ряды печей, угрюмо стоящих на кафеле и дышащих смертью плененных душ.
У меня на полках среди десятков прочитанных и непрочитанных книг лежит книга Кристиаана Харта Ниббрига «Эстетика смерти». Книга о том, как смерть изображали и что о ней думали великие люди. Я не осилил даже первые сто страниц, так как в прочтении мне всегда мешала мысль о том, что у смерти-то ее – эстетики – как раз и нет. Может, иногда следует быть экзистенциалистом и смотреть на это как на очередное проявление жизни. Как на другое качество жизни, вернее будет сказать.

Если Деннис Хоппер утверждает, что отправиться в Вечность он должен был уже по меньшей мере раз пять, то у меня это число достигает десяти. Все уже и не припомнить. Может, где-то это была ипохондрия, где-то просто удар кирпичом в лицо, упавшее на этот кирпич с высоты 181 см. Может, что-то еще. Но в одном я убежден точно: смерть – это двигатель прогресса и мотивированный импульс к творчеству. И если не первое, то второе уж точно. Хотя как бы я все-таки хотел, чтобы все мы так и остались шимпанзе или обезьянами бонобо и наслаждались бананами, солнцем и луной. В принципе, даже антропологи утверждают, что агрессия – культурный артефакт, с чем в определенной степени нельзя не согласиться, но в определенном смысле можно и не согласиться. Возвращаясь к Тамлеру Соммерсу. Обезьяны бонобо, в отличие от шимпанзе, очень мирные животные. Вместо агрессии они занимаются… ну сами понимаете чем. Цитирую: «И у них есть очень эффективный способ избегать агрессии – секс». Ну чем вам не хиппи?

И напоследок к слову о человеческой мудрости и проявлении внутренней агрессии. Как-то в диалоге по аське с моим высокопочтенным другом с большой буквы «Р»-оманом, проскочило словцо «национал-социализм». Чтобы было понятней:

Grapemile (17:12:13 15/01/2009)
лучше стану национал-социолистом и буду раздавать листовки с пропагандой на комаровке
РОМАН (17:12:32 15/01/2009)
Против алкоголизма? ))
РОМАН (17:12:37 15/01/2009)
А че они делают?
РОМАН (17:12:43 15/01/2009)
я в политике не силен
Grapemile (17:12:45 15/01/2009)
ну как те сказать
Grapemile (17:12:55 15/01/2009)
иными словами нацисты
РОМАН (17:13:06 15/01/2009)
Вах
РОМАН (17:13:14 15/01/2009)
Старый, добрый фашизм?
Grapemile (17:13:19 15/01/2009)
именно)
РОМАН (17:13:29 15/01/2009)
Расовое неравенство это круто
РОМАН (17:13:50 15/01/2009)
Хочу себе негритенка в камзольчике, который бы за мной мартини на золотом подносе носил
РОМАН (17:13:58 15/01/2009)
И негритяночку на поводке

Ну разве не лепота? Так и живем.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>